Джаз в моей жизни
Эта статья была напечатана с некоторыми сокращениями в журнале Dжаз.Ру, №5 (51), август-сентябрь 2013
Когда я был младшим школьником, а это начало пятидесятых – для меня джазом была музыка оркестров Леонида Утесова и Эдди Рознера, а чуть позднее – оркестра Карела Влаха, – это я вообще считал идеалом. Впоследствии, в юности, услышав музыку американцев (в том числе в эфире – на "Голосе Америки"), я быстренько пересмотрел свои взгляды на этот предмет – и перечисленные оркестры сильно потускнели в моих глазах. Прошло еще два-три десятилетия, и я с удивлением вслушиваюсь в старую советскую эстрадную музыку и непроизвольно восхищаюсь тем, чего раньше не замечал.
Детство
В семье моих бабки и деда с маминой стороны было прокатное немецкое пианино – во время войны деду удалось его сохранить, несмотря на эвакуацию в Казань (где, кстати, познакомились мои будущие родители). Когда после войны дед заявил о себе в прокатной конторе – инструмент тут же отобрали. Но бабуля моя лелеяла мечту о музыкальном образовании своего любимого внука (её сын Илья, мой дядя, погиб в 1944 году на фронте восемнадцатилетним). В начале пятидесятых открылся легендарный ГУМ, и, отстояв ночь в очереди, купили пианино Калуга, а потом ещё и телевизор Ленинград Т-2. При таком наборе имущества семья выглядела вполне буржуазно в нашей коммунальной квартире в Петроверигском переулке. Не было только патефона – для полноты мещанской картинки.
Профессиональных музыкантов в нашем семействе не было, только весьма отдаленные родственники (моя прабабка была родной сестрой знаменитого профессора Московской консерватории Абрама Ильича Ямпольского, учителя видных скрипачей – Леонида Когана, Буси Гольдштейна и многих, многих других). 
Ну, бабушку когда-то учили немного – я даже один раз услышал случайно как она, тайком от меня, играла на нашем пианино. Маму тоже начинали учить, но она скоро оставила это. Отец, человек широкий и общительный, немного пиликал на аккордеоне и пианино. Был у нас, кстати, аккордеон – я запечатлен на фотографии восьмимесячным в обнимку с этим – наверное, неплохим инструментом (Hohner) – аккурат в день Победы 9 мая 1945 года. Но Hohner был обменян на трофейную машину, а машина куда-то задевалась – типичная история для моего родителя. Жалко, конечно – глядишь, и играл бы немного на аккордеоне (но всё же, боюсь, не так гениально, как мой друг, великий Володя Данилин).
Короче, договорились с приходящей учительницей музыки – она занималась еще с тремя детишками в нашем доме. Получилась школа на дому – наша учительница, Лидия Георгиевна Россик, устраивала даже нам всем в конце сезона публичный экзамен при общем собрании родителей и вручала каждому золотую медаль (с шоколадкой внутри) – за успехи.
Л.Г. была, как я теперь понимаю, замечательным педагогом, это чистое везение – поскольку профессиональное образование для меня не предусматривалось, она двигала меня вперед, видимо, для своего собственного удовольствия. Довольно быстро я от детсадовского репертуара перешел к этюдам Черни, а потом Мошковского, к вальсам Шопена, а на четвертом году разбирал уже сонаты Бетховена, в том числе Патетическую, дошло даже до концерта Моцарта D-moll. Особенно полезным было, как я это понял впоследствии, следующее – она принесла четырехручное переложение симфоний Бетховена, – и мы переиграли с ней, меняясь местами, с листа (постепенно, разумеется) первые шесть. Когда вышел сборник песен из репертуара Ива Монтана, после его оглушительного приезда с концертами в СССР, Л.Г. подарила мне ноты и поощряла интерес к этому материалу. А ведь это тоже джаз – стоит вспомнить только "C'est si bon!" или "Grands boulevards", не говоря уже о "Les Feuilles Mortes" ("Опавших – осенних, мертвых – листьях"), знаковую пьесу, которую в джазе окончательно утвердил Эрролл Гарнер в своем бессмертном "Concert by the sea". Кстати, острословные московские музыканты называли "Опавшие листья" (в английском переводе "Autumn Leaves") – "Атомными листьями"...
У меня проявилась склонность к свободному музицированию – я начал пытаться "подбирать" мелодии и хоть как-то снабжать их фактурой, чтоб это было похоже на музыку. Первую такую подобранную вещь я помню – "Из Стамбула в Константинополь" – с шагающим басом в левой руке. Занятия с Л.Г. по некоторым причинам завершились на шестом году. Но заряд был дан, и я самостоятельно подбирал разные песенки, а иногда даже садился к инструменту и играл по нотам – из классического наследия, так сказать.
В 13 лет меня первый (и единственный) раз отправили в пионерлагерь. И не жалею – музруком в лагере был молодой человек, играющий песенки на пианино. Наблюдал за ним в течение двух месяцев, что-то удалось подхватить – и в результате я вернулся домой повзрослевшим, в музыкальном смысле.
Старшие классы
Однажды мы со школьными друзьями, человек этак пять, стояли в подъезде дома на улице Чкалова и дудели в расчески с папиросной бумагой. В подъезде было довольно многолюдно – там находилась фотомастерская. Около нас остановился мужчина, и говорит, мол, если кто на чем-нибудь играет и интересуется, то приходите, вот вам телефон, в эстрадный оркестр завода Манометр. Этот человек был скрипачом из тамошнего коллектива, сам же завод был рядом с домом и школой – у Курского вокзала (в район которого семья переехала после смерти деда).
На такой визит решились двое – я и мой товарищ Володя Миролюбов, который к тому времени начал учиться на контрабасе.
В оркестре на нас посмотрели с некоторым изумлением, но милостиво разрешили присутствовать на репетициях. Понятно, нам с Володей было по 14, а оркестрантам 20–30, они были заводскими работягами – слесарями, токарями, электриками – не лишенными тяги к прекрасному. Руководитель коллектива был пришлым профессионалом – Владимир Рыжиков. Он приносил готовые ноты, чаще всего это были сопровождения советских песен (были в оркестре певец и певица), но были также ноты пьес для бэнда, как бы джазовые. Пианист Эдик Кумелан умел играть буги-вуги! Фантастика! Трубач Гена Турабелидзе играл также и на саксофоне и на барабанах – довольно прилично. То-то я насмотрелся, а дома за пианино старался осмыслить услышанное. Иногда, по прошествии времени, мы с Володей играли в оркестре – чаще всего тогда, когда основные музыканты были излишне нетрезвы...
Так продолжалось года два, а потом мы перестали посещать репетиции – надо было готовиться к поступлению в институт.
Что до музыкантов из оркестра завода, то меня не удивляет, что несколько человек стали профи – талантливые были некоторые персонажи. Гена Турабелидзе, например, стал приличным барабанщиком, был участником "Веселых ребят", работал (и записывался) с прекрасным пианистом Борисом Рычковым. Целая группа, во главе с пианистом Эдиком Кумеланом, стала работать (и много лет работала) в московской филармонии. А когда летом 1964 года – я тогда окончил второй курс мех-мата МГУ – мне позвонили эти ребята, и попросили заменить Эдика (тот приболел) – я целый месяц проработал с ними, аккомпанируя болгарину Бедросу Киркорову (заработав при этом гроши, как музыкант без так называемой концертной ставки). С Бедросом ездила на все выступления его жена, небесной красоты женщина, будущая мама Филиппа, гламурного ныне лица нашей эстрады. Руководитель заводского оркестра Владимир Рыжиков стал редактором фирмы «Мелодия», и с ним я дважды работал впоследствии: первый раз, когда мы с Сергеем Никитиным записывали номера для пластинки "Туристская песня", а второй – когда я записывал диск с Аллой Николаевной Баяновой. Кстати, Эдик Кумелан женился на Вере, вдове знаменитого Петра Лещенко (Баянова работала и дружила с ним в юности), которая и Эдика пережила. Так до удивления взаимосвязаны события и люди – о чем напоминает нам Хармс.
Попытки осмысления
В сущности, знакомство с настоящим джазом началось, когда отец купил мне магнитофон Комета – в мои 15. Для магнитофона требуется пленка, а было это дефицитом. Точнее, советская пленка продавалась, но никудышная, все стремились раздобыть что-то вроде BASF. У нас было знакомство со звукоинженером из Дома Звукозаписи, и тот достал две бобины с импортной пленкой. Чистую пленку он не мог выносить из своего учреждения, и я получил кассеты с записью. Когда я услышал, что там было записано, то я перестал есть и спать – и слушал круглосуточно. А было это – квартет Дэйва Брубека (лишь много лет спустя я, наконец, узнал, что эта была пластинка "Jazz Impressions of Eurasia", все номера которой – истинные шедевры), и сюита Дюка Эллингтона "Toot Suite" (кстати, и в этом случае ее название узнал сравнительно недавно). Это были очень свежие записи – 1959, и где их только раздобыл наш инженер... До меня стало доходить, что настоящее джазовое музицирование требует заоблачного мастерства, и что вообще джаз очень серьезная, а порою философическая музыка. Впрочем, есть джаз и джаз. Музыка для развлечения имеет такое же право на существование, как и интеллектуальная – точнее, наоборот, поскольку джаз зарождался именно для веселья и отвлеченья.
На пластинке Брубека записана была его пьеса "Dziekuje" – памяти Ф. Шопена, фактически фортепианная (бас и очень скромные барабаны ничего,
в сущности, не добавляли), которую я попытался воспроизвести до нотки (и как потом выяснилось – на полтона выше, так как мой магнитофон вращался чуть быстрее стандарта). Это сочинение сопровождает меня всю жизнь, я играю эту музыку до сих пор, причем недавно сделал транскрипцию для флейты и ф-но – вариации для флейты вплетаются в вариации, сыгранные композитором. Это сочинение играет моя дочь, Татьяна Ларина, профессиональная флейтистка.
Среди записей, которые постоянно тогда, на рубеже пятидесятых-шестидесятых, крутились на моём магнитофоне, было несколько переписанных пластинок Фрэнка Синатры и Бинга Кросби – таковыми записями меня постоянно снабжал мой товарищ Володя Чернов, который от баяна перешел к контрабасу и, естественно, увлекался джазом. Когда дошло через пару лет до самостоятельного джазового музицирования, то – о чудо! – выяснилось, что у меня на слуху куча джазовых стандартов, которые и пели великолепные Фрэнк и Бинг. Кроме того, аранжировочный уровень их оркестров, с замечательными музыкальными красками и выдумкой – повлиял, думаю, на меня весьма основательно.
Музыкальные друзья юности
Володя Чернов познакомил меня со своим кругом, в который входил его двоюродный брат Костя Чернов, прилично игравший на трубе, друг Кости саксофонист Володя Голембиевский (они вместе состояли в эстрадном оркестре какого уже не помню клуба) и фактурный юноша, похожий на Пьера Безухова, по имени Володя Кравченко, который, без сомнения, родился пианистом-виртуозом. Мы часто встречались, обменивались записями, делились маленькими открытиями в гармонии, стилистике и прочем – никаких учебных пособий в те времена не было в помине, надо было полагаться на свои уши и уши друзей.
По-разному, как водится, сложились судьбы этих ребят: Костя сравнительно рано ушел из жизни. Володя Голембиевский некоторое время играл (с 1963 года) в оркестре юного Анатолия Кролла, а затем я потерял его из виду. Володя Чернов окончил факультет восточных языков (ИВЯ) Московского университета, но впоследствии (будучи арабистом, был направлен в Египет в конце шестидесятых и полгода провел в окопах на израильской границе) вернулся всё же к музыке. Феноменальный талант Володи Кравченко остался, к огромному сожалению, мало кому известен, хотя, несмотря на пристрастие к спиртному, он до конца жизни играл потрясающе, на европейском уровне как минимум – но карьера по понятной причине не сложилась.
Тут надо несколько слов сказать об упомянутом выше Анатолии Кролле – в начале шестидесятых этот блестяще одаренный музыкант из провинции – пианист, аранжировщик, композитор – появился в Москве как руководитель биг-бэнда, формально числившегося за тульской филармонией. Огромное количество музыкантов, впоследствии известных, прошло школу его оркестра.
Теперь это народный артист, профессор и, пожалуй, главное (официальное) лицо джаза в России – после кончины Юрия Саульского и Олега Лундстрема. На протяжении прошедших десятилетий он был заметнейшей фигурой на российской эстраде. Руководил джаз-оркестром с названием, весьма мне близким – «Современник». Со временем мы познакомились и подружились – общий товарищ у нас Гриша Пятигорский.
Володя Чернов, учась на втором курсе, вошел в состав оркестрика театральной (она называлась Эстрадной) студии гуманитарных факультетов МГУ «Наш дом», а через некоторое время по его рекомендации и я пришел туда. Руководили музыкой в студии Павел Слободкин и Максим Дунаевский, тогда ещё студент консерватории. Фактически с этого начался мой театральный путь, так как через несколько лет Максим перетащил меня в театр «Современник» (о чем я написал в "Театральном Миляеве").
Кафе Молодежное
В начале шестидесятых в Москве образовались два джаз-клуба (кафе Молодежное и Синяя птица) – под присмотром московского комсомола. Потом появилось ещё несколько подобных клубов (Аэлита, Времена года и другие), но первые два были ведущими. Играли там музыканты мне до поры неизвестные, да и попасть в эти элитные заведения было совсем не просто – билеты на выступления распределялись по комсомольским комитетам, а часть билетов попадала к артистам и литераторам – джаз был в большой моде в среде творческой интеллигенции. Все же осенью 1964 года мне посчастливилось раздобыть два билетика в Молодежное. Мы пошли туда с моим школьным товарищем Володей Миролюбовым, пришли загодя и до начала концерта послушали как разыгрывался пианист Борис Рычков. Ощущения просто-таки шокирующие – мне показалось, что это посильнее (под язык подвернулось – Фауста Гете) Эррола Гарнера, которого я в те времена слушал практически без перерыва ("Concert by the sea"). Затем появились духовики – саксофонисты Алексей Козлов на баритоне и Алексей Зубов на теноре, а также тромбонист Константин Бахолдин. Концерт... Первый раз я на себе испытал действие живой джазовой музыки в приличном исполнении (мне тогда казалось – в идеальном), да вблизи от эстрады – и вечер этот провел в полусне.
Даже концерт оркестра Бенни Гудмена двумя годами ранее не оставил такого яркого впечатления. Всё ж таки тот концерт проходил во Дворце спорта в Лужниках – в огромном залище, где музыкантов было почти не видно (музыкантов, впрочем, потрясающих – помимо великого Бенни играл отдельным номером великолепный Тедди Уилсон, который специально садился к роялю, чтобы составить дуэт с другом Бенни).
А в Молодежном музыка творилась в двух метрах от тебя... В общем, я начал правдами и неправдами доставать билетики – и хотя бы раз в месяц это удавалось. Обычно в клубе играли два состава, через день – и ещё один день (пятница, как правило) был отдан под джем-сешн, то есть – приходи и играй, если хочется. Реально же играли на джем-сешне только те, кто друг друга знал. Я, собственно, и не рвался на сцену, сомневаясь в своих возможностях (хотя знал уже к тому времени немало) – а удовольствие всё равно было огромное. За пределами клуба тоже была довольно активная музыкальная жизнь, и я, как-то понемногу, внедрялся в среду московских джазменов.
В 1967 году, как раз после окончания МГУ, я познакомился с тенористом Эдиком Утешевым, восходящей звездой слегка за 20 – он сыграл удачно на джаз-фестивале с Володей Данилиным, и его приметили. Кумиром Эдика был Джонни Гриффин, и он многое перенял у своего заочного учителя – манеру звукоизвлечения, лексику, энергетику...
Вообще, должен здесь заметить, записи крупных музыкантов являются лучшей школой, буквально открытой книгой для слушающего – если только он в состоянии извлечь оттуда нужное. Для меня же таковыми учителями были Дэйв Брубек (туше, аккордовая игра, композиционное мышление), Ахмад Джамал (спонтанность, легкость, выдумка), Билл Эванс (гармония) – речь не идет о копировании, а о построении музыкального образа. Одним из важных для меня учителей был не столь широко известный, как перечисленные звезды, но превосходный аккомпаниатор – пианист Эллис Ларкинс, который много работал с Эллой Фитцджеральд, причем в виде дуэта – в таком сочетании хорошего музыканта видно как на ладони. Искусство аккомпанемента – вообще нечто отдельное, и не всегда хороший солист может быть столь же хорош в дуэте с певцом или инструменталистом.
Отвлекся... Очередной разговор с Эдиком по телефону – и вдруг: не хочешь, мол, играть со мной в Молодежном, в квартете? Встречный вопрос – а почему не с Данилой-мастером (прозвище Володи Данилина с юности по сказам Бажова)? Лаконичный ответ – не может, должен на жизнь зарабатывать. А работал Данилин в те времена в Москонцерте, это означало: беспрерывные поездки и прочая занятость – в виде репетиций. Я-то зарабатывал на жизнь в Институте физики Земли АН СССР в должности младшего научного сотрудника, и музицирование через день в лучшем по тем временам джаз-клубе (несмотря на мизерные пол-оклада) – можно сказать, счастье. Которому, кстати, я поневоле обязан Даниле-мастеру – поскольку, если б он смог, то у меня шансов не было – люберецкий вундеркинд играл блестяще уже в свои 17 (когда я его услышал впервые), причем и на аккордеоне и на рояле. Я готов подписаться под текстом Андрея Товмосяна о четырнадцатилетнем Владимире Данилине:
...Самое первое впечатление от его игры я могу выразить одним словом. Это слово – изумление. У этого подростка, пацана, уже была основательная техника, изощренное импровизационное мышление, "правильная", что большая редкость у начинающих джазистов в те времена, гармония, сдобренная смачной аккордикой...
К слову, подобную реакцию я наблюдал у Бенни Голсона несколько лет назад в клубе Ностальжи – когда заиграл на аккордеоне Данилин, у того глаза полезли на лоб.
Вторым составом в Молодежном (точнее, первым) был квартет Володи Сермакашева с Вагифом Садыховым на рояле (только появившемся в Москве самородком из Баку, по прозвищу "маленький" Вагиф – так как в Баку был еще "большой", Вагиф Мустафа-заде – здесь речь шла исключительно о фактуре тела, поскольку оба были очень талантливы – и совершенно разные), Володей Аматуни на барабанах и Андреем Егоровым на басу (которого впоследствии, после его кончины, Вагиф называл "наш Рей Браун"). Короче – мастера. Атмосфера в клубе была очень дружеская, бывало так, что я подменял Вагифа у Фомы (прозвище Сермакашева), да и в своем квартете играть было сплошным удовольствием – с барабанщиком Борей Новиковым и Володей Черновым на контрабасе. Под влиянием Эдика Утешева (ведь он был лидером) мы взялись изучать пластинку "The Kerry Dancers", записанную Джонни Гриффином с пианистом Барри Харрисом. В основе номеров были непростые ирландские темы, но нам всем это пошло на пользу.
Недавно мы с Валерием Котельниковым вспоминали описываемые времена, и я ему сказал, что, мол, был тогда как слепой котенок. На что он посоветовал мне не скромничать – "Ты играл тогда с лучшим тенор-саксофонистом страны!..".
Параллельно Молодежному работал другой комсомольский джаз-клуб – Синяя птица, где одним из ансамблей был квартет гитариста Коли Громина и пианиста Вадима Сакуна – оба они были изысканными музыкантами. Некоторое время мой школьный товарищ Володя Миролюбов играл в этом квартете на бас-гитаре. Кстати, Коля был экономистом, а Вадим физиком – оба к тому времени кандидаты наук. Вообще, среда джазовых музыкантов подпитывалась в те годы инженерно-научной молодежью – из одного только физ-фака МГУ вышли заметные джазмены – Леша Зубов (тенор-саксофон), Валера Буланов (барабаны) и Вадим Сакун (ф-но).
Другой ансамбль в Синей птице тоже был достоин внимания – квартет тенориста Виталия Клейнота с Валерой Котельниковым на рояле, Лешей Исплатовским на контрабасе и Валерой Булановым на барабанах, которого иногда заменял начинающий тогда Миша Бранзбург.
Московские музыканты кочевали из одного клуба в другой – особенно в дни джем-сешнов – их, естественно, устраивали в разные дни. Приходил, в частности, рыжий парень с трубой, который мне помнился по духовому оркестру дома пионеров нашего района на Покровке, в здании растреллиевской архитектуры (в этом оркестре я пытался научиться играть на сломанном кларнете – из этого ничего не вышло). У рыжего было почему-то прозвище Парамон, при том, что звали его Валера Пономарев. Парамон, один из первых среди московских музыкантов, уехал в штаты (в 1973 году), и один из совсем немногих – сделал внушительную карьеру. Теперь Валерий Пономарев, последователь Клиффорда Брауна, – очень известный американский джазмен: когда он играет в России, на афише после его фамилии стоит в скобках – (США).
Ансамбль Виталия Клейнота
Ничто не вечно... Убрали джаз из Молодежного в 1969 году, просуществовал он там чуть более 7 лет. А после некоторого комсомольского размышления отдали сцену клуба Виталию Клейноту и его ансамблю, который излагал концепцию джаз-рока, – то, что теперь трансформировалось в стиль фьюжн. Пианистом (и клавишником – так как уже появились первые электронные клавишные инструменты, и у Клейнота был уже таковой) в этом коллективе был Валера Котельников. И снова мне повезло – поскольку ансамбль должен был играть все дни недели с одним выходным, а Валера (как и я) был научником, биологом с кандидатской степенью, стало быть – не мог себе позволить каждый вечер музицировать, – то мне предложили играть с ним попеременно через день. Барабанщиком был превосходный Миша Бранзбург, контрабасистом – интереснейший Ваня Васенин, имевший нетривиальные научные идеи в музыкальной теории (Ваня погиб, задохнувшись в дыму, при пожаре гостиницы Россия в 1977 году), на теноре играл сам Виталик Клейнот и на велф-тромбоне – Саша Кофман.
Были и певцы – среди них выделялся Леня Бергер, который, впрочем, довольно скоро уехал, как и Эдик Утешев – в Австралию, через Израиль, разумеется. Репертуар ансамбля, естественно, деформировался – джаз, конечно, тоже игрался, но в основном сосредоточились на репертуаре групп "Chicago" и "Blood, Sweat and Tears". Для общего развития всё это оказалось не лишним, но всё же я тяготел к музыке мэйнстрима, – к тому, что заслуженно называется evergreen (вечнозеленое).
Так продолжалось около двух лет, а затем кафе Молодежное как джаз-клуб прекратил свое существование.
70-80-е годы
Впрочем, были и другие места в Москве, где живая джазовая музыка продолжала существовать – это и кафе Времена года и Синяя птица,
это и джазовая студия Москворечье, где директором был замечательный энтузиаст Юрий Козырев, устраивавщий регулярные фестивали в своем клубе при МИФИ (Московский инженерно-физический институт) на Каширке. Конечно же, были и различные региональные и всесоюзные фестивали джаза. В Москве ежегодные джаз-фестивали некоторое время проводились в клубе МИИТа, на одном из них присутствовал Виллис Кановер, значимая фигура для советского любителя джаза, поскольку он (Виллис то есть) вел регулярные джазовые передачи на радиостанции "Голос Америки" – все замирали у приемников, когда он, под звуки "Take the A-train", произносил бархатным баритоном "This is the Voice of America Jazz hour". У меня остался автограф этого легендарного человека на программке фестиваля.
Что до меня, то я много времени посвящал театральной работе (в «Современнике», в основном – и на «Таганке»), своей научной работе и джазу – наверно, именно в таком порядке. Иногда принимал участие в концертах в Москворечье с различными коллективами – кто пригласит. Вспоминаю квартет с Сашей Полонским на трубе и виртуознейшим Сережей Стодольником на бас-гитаре – они сыграли в унисон "Donna Lee" в бешеном темпе. Всё ж таки Сережа (виолончель) окончил московскую консерваторию у Натальи Гутман, а увлекшись гитарой и бас-гитарой – играл феерически на этих новых для себя инструментах. Играл я также с саксофонистом Витей Алексеевым – тот иногда использовал в одном номере три саксофона – сопрано, альт и тенор (Витя несколько лет назад скончался в Нью-Йорке, похоронен в Москве).
Поскольку я стал в Москве театральным человеком, чем, в общем-то, не только гордился, но и пользовался – например, по имеющейся "корочке" сотрудника «Современника» мог проходить в замечательный ресторан ВТО, который славился и очень хорошей и дешевой кухней, и – главное – отсутствием всякой музыки. Но всё же чаще просто участвовал в разных концертах и в ВТО, и в ЦДРИ. Довелось мне быть среди выступавших на так называемом "анти-юбилее" легендарного Леонида Осиповича Утесова (одного из первых советско-российских джазменов) – планировалось это сначала в ВТО, но поскольку желающих присутствовать на этом событии было очень много, перенесли празднование в ЦДРИ, в большой зал. Леониду Осиповичу исполнилось 86 – а было это всё в 1981 году. Ходил юбиляр уже с трудом, но, дойдя до рояля – замечательно спел. Поздравлял Утесова весь цвет московской музыкально-театральной элиты – Булат Окуджава, Ростислав Плятт, Зиновий Гердт (который, кстати, превосходно пародировал Леонида Осиповича)... а я выступал с Никитиными. Спустя некоторое время получаю письмо от "анти-юбиляра" – с личной благодарностью, в тексте которой проглядывали одесские мотивы. Не сомневаюсь, он послал подобные письма всем побывавшим на его сцене – а таких было человек 60.
В 1982 году Володя Данилин уговорил меня поступить в музыкальное училище, сам он незадолго до этого окончил таковое. Резоны такие – чтобы получить приличную концертную ставку, по которой платили музыкантам и артистам в советское время – нужно было иметь соответствующее профессиональное образование. В моем случае, когда уже имелся университетский диплом, нужно было еще получить специальное разрешение от министерства высшего и среднего образования для получения другого профессионального образования. Этот вопрос решился для меня неожиданно просто – директор «Современника» позвонил по вертушке кому следует в министерство – и разрешение было в кармане.
Вот так, практически без проблем, я поступил в Царицынское училище, где провел два года (вместо положенных четырех) как студент. Тут мне, правда, сильно помог мой близкий товарищ Вилли Брайнин, сделавший за меня огромное количество контрольных работ по гармонии (о гениальном Вилли – музыканте, поэте, педагоге, ученом – рассказывать надо отдельно).
Хочу заметить, что поступал я в музучилище за бумажкой об образовании, а всё же много полезного сумел почерпнуть для себя. Я подружился с преподавателем по гармонии, эрудитом и музыковедом Василием Ивановичем Горбатовым. Пространные беседы с ним о том о сем приоткрыли мне глаза на многое в музыке и в той же гармонии. Вспоминаю, как я невольно вздрагивал, когда рассказывал ему что-то о театральной жизни, о новых спектаклях – а он, человек слепой от рождения, говорил: – "Надо бы посмотреть...".
После окончания училища я несколько лет преподавал в нём, ведя предмет "Основы джазовой импровизации".
Вообще, три года 1982–84 были удивительными для меня: я окончил училище, защитил кандидатскую диссертацию и поставил свой первый спектакль ("Доходное место" в ГИТИСе).
В музучилище у меня появилось много новых музыкальных связей – в частности, я подружился с кларнетистом Львом Лебедевым и с трубачем Сашей Банных. Каждый из них был уже сложившимся музыкантом, а в училище они оказались по тем же мотивам, что и я. Когда я уже преподавал, среди моих студентов оказался Саша Айзенштадт, пианист и композитор – с тяготением в авангард, причем уже тогда, в восьмидесятые, он начал заниматься компьютерными музыкальными технологиями. В какой-то очередной Новый год мы сделали с ним все фонограммы для представления на детской елке в театре «Современник». А скоро Саша стал завмузом в этом не чужом для меня театре, и провел там более 10 лет до своего отъезда в Израиль.
Летом 1988 года состоялся визит американского президента Рональда Рейгана в Москву.
В составе его делегации кроме политиков и бизнесменов были деятели культуры и, в частности, квартет Дэйва Брубека – уже, увы, не в классическом составе. В один из счастливых для меня дней кларнетист Билл Смит, барабанщик Рэнди Джонс и басист и тромбонист Крис, сын Дэйва Брубека – приехали в клуб Москворечье на встречу с московскими музыкантами – главный же Брубек сопровождал Рейгана в Кремле. Усеченный квартет сыграл для собравшихся пьеску, а потом попросили на сцену какого-нибудь пианиста. На это решился я – и провел, музицируя, около двух часов с замечательными профессионалами. Сыграли даже дуэт с Биллом Смитом (балладу "Body and Soul"). От этой встречи у меня осталось несколько выразительных фотографий.
Ансамбли друзей
Леня (Лев) Лебедев создал ансамбль "Капелла-Дикси" – вместе с этим коллективом я выступал на джаз-фестивале (1983) в Москве, а, кроме того, участвовал в записи пластинки. С Лебедевым мы продолжаем вместе музицировать до сих пор, причем я считаю, что он лучший стилист традиционного направления в России. Леня прожил несколько нелегких, но успешных в творческом отношении, лет в Нью-Йорке, работая с различными составами, а когда получил Green Card (вид на жительство) – вернулся в Москву, по семейным обстоятельствам. Перед своим отъездом в штаты в 1990 году он помогал мне в записи музыки к телефильму "О, джаз!", который потом видел в Нью-Йорке на русском ТВ.
Кстати – несколько слов о музыке к телефильму "О, джаз!". О том, как возник этот проект, я написал в "«Современник» и другое". Половину фонограмм к этому фильму я записал в компьютерной студии своего товарища, прекрасного пианиста Вити Прудовского, который увлекся новыми электронными веяниями и приобрел необходимое оборудование и программное обеспечение. Мы старались сделать так, чтобы "синтетичность" не вылезала из музыкальной ткани, а далее на записанную "подложку" накладывали уже в телевизионной студии живые инструменты и голос. Записывались с нами очень хорошие московские музыканты – саксофонисты Слава Преображенский и Лев Лебедев, флюгельгорнист Олег Степурко, тромбонист Володя Лебедев и другие хорошие исполнители. В целом, фонограмма к фильму получилась очень живой.
С Сашей Банных мы составили дуэт под названием "БФ-2" – которое пришло от популярного в стране клея. Сыграли с ним концерты в Москве и в Кустанае, а в 1985 году выступили на всесоюзном фестивале в Тбилиси. Тем временем Саша организовал ансамбль "The New Moscow Jazz Band" – секстет (три духовых инструмента и ритм-секция). Вместо стандартного в таких составах тромбона звучал (мягко и доверительно) баритон-сакс Севы Данилочкина, что создавало несколько необычную краску в звучании. На рояле играл Сашин старинный друг – Миша Кулль. Аранжировочный уровень был довольно высокий, изящество и даже изощренность оркестровых находок (заслуга самого Саши и Севы) сразу поставило ансамбль на передний план в московской среде. Но, конечно же, главным оставалось высокое индивидуальное мастерство музыкантов – короче, all the stars.
Ансамбль набирал силу, то-есть – репертуар и известность, но когда дошло до зарубежных поездок, выяснилось, что Миша невыездной, по причине секретности, поскольку он служил инженером на закрытом предприятии
(пару раз в Европу его, впрочем, выпустили – ведомственная неразбериха, характерная для тех лет). И вот Саша призывает меня под знамена, чтобы не пропали гастроли в Голландию в 1990 году. Я оказался очень полезен в этот момент – помогло мое знакомство с голландским культурным атташе (выступал в посольстве), чтобы вовремя получить визы. Эта первая поездка оркестра на запад была очень удачной, в творческом отношении в том числе – мы записали в Монстере, близ Гааги, неплохую пластинку (СD). Потом, на протяжении пяти лет, "The New Moscow Jazz Band" гастролировал по всей западной Европе – в Германии, Голландии, Бельгии, Франции, сыграв более чем на 30 фестивалях, среди которых были такие значительные как фестиваль в Марсиаке (Франция) и фестиваль Северных морей в Гааге.
"The New Moscow Jazz Band" в Европе
Фестиваль в Марсиаке 1991 года, в Пиренеях – был первым моим крупным джазовым событием. Марсиак, городок на 7 тысяч жителей, был наводнен приезжими музыкантами и любителями джаза, числом чуть ли не 10 тысяч.
Концерты проходили в течение недели (середина августа) на четырех площадках, главная из которых – огромное шапито, вмещавшее всех желающих. В середине этого шапито стоял огромный телеэкран, транслирующий сцену. Такой шоу-размах мы видели впервые. Я ходил по фестивальному городку с желтой табличкой на груди "Jazz in Marciac – Musicien", которая давала право на проход за кулисы, – и с точно такой же табличкой ходили люди из легенды: Джерри Маллиген, Модерн Джаз Квартет в классическом составе, Джо Пасс, Стефан Граппелли, Винтон Марсалис... Не приехал заявленный Стен Гетц – незадолго до фестиваля он ушел из жизни – я уже успел послушать по "Голосу Америки" его последние записи дуэта с Кенни Бароном и рассказ Кенни о последних днях его друга в больнице. Всю неделю мы играли концерты на четырех сценах, в том числе на главной, в шапито (звезды играли только в шапито).
В последний день, в воскресенье 18 августа, мы сыграли общий концерт с американцами из Сан-Франциско – а ранним утром следующего дня были разбужены телевизионщиками – в Москве путч, нас просили как-то высказаться на эту тему. Мы срочно посовещались и единодушно решили – мы за Ельцина (другими словами, против коммунистов). Нам моментально продлили визы, а дальше несколько дней подряд я видел себя и своих товарищей на разных местных телеканалах в качестве интервьюируемых.
В первый же день этого события меня по телефону каким-то чудом разыскал в гостинице мой близкий университетский товарищ, профессор университета Джонса Гопкинса, Саша Попель, и сказал, что готов заказать мне билеты в Балтимор. Ощущения и впрямь были шокирующе непростые – неужели придется просить политического убежища? Никто к этому не был готов – у меня, например, в Москве оставались дети, жена и родители – короче, мысли были весьма сумбурные. Ну, как известно – всё быстро, за 4–5 дней, рассосалось, и через полторы недели, сыграв ещё несколько концертов, в том числе в фантастическом Лурде, через Бордо и Париж – вернулись в Москву.
Несколько раз у NMJB были ангажементы в Париже – в сезон 1992 года мы играли неделю в одном клубе, а затем неделю в другом, знаменитом Caveau de la Huchette. Было забавно выяснить, что у парижан танцевальный подход к джазу. Репертуар ансамбля, традиционный, как раз позволял удовлетворять эти веселые потребности завсегдатаев. Caveau располагался на улице Huchette неподалеку от площади Сан-Мишель, сцена и танцевальный зал находились на уровне двух этажей под землей, что оправдывало название заведения (погребок, подвал). В этом клубе в разное время музицировали многие знаменитости вроде запомнившегося Лайонела Хэмптона.
В один из дней на наше выступление пришел известный радио-журналист "Свободы" Дмитрий Савицкий – он вел в те времена популярную передачу "49 минут джаза", причем в довольно увлекательной форме, с профессиональным знанием предмета и с интересными подробностями о музыкантах. Я напомнил Дмитрию, как однажды услышал с изумлением в эфире от него: "...эту пластинку (он крутил малоизвестные записи Эллы Фитцджеральд) нам предоставил замечательный артист и неплохой пианист Валя Никулин". (Валя Никулин – действительно замечательный артист и никакой пианист, но большой любитель джаза – рассказал мне потом, что Дима Савицкий был одно время рабочим сцены в «Современнике», за несколько лет до моего прихода в театр).
Позволю себе небольшое отступление, связанное с «Современником» – совсем недавно, в мае 2007 года, в Красной поляне близ Сочи, состоялся сольный концерт Аллы Баяновой – этот концерт проводил известный французский театральный художник и историк моды Александр Васильев. Так вот – мы выяснили с ним, что в середине семидесятых, он, шестнадцатилетний юноша, более года служил в «Современнике» бутафором – общих воспоминаний хватило на целый день, при том, что я его, естественно, совершенно не помнил по тем временам.
Вернемся в Европу девяностых... Сезон 1993 года оказался довольно насыщенным для меня – в июле в составе "Терцет из Москвы", с моими друзьями – прекрасным скрипачем Аркашей Суздальницким и контрабасистом Володей Черновым я попал во французские Альпы (Шамони, Межев и другие прелестные местечки), а в начале сентября переехал в Германию, где меня уже поджидал "The New Moscow Jazz Band". На вокзале в Ганновере меня встречали друзья-оркестранты, а также мой близкий товарищ Вилли Брайнин, который уже три года жил именно в Ганновере.
К 1993 году мой Вилли постепенно вошел в свой творческий ритм и начал полноценно работать – преподавать музыку, писать научные труды, работать эссеистом на радиостанции "Свобода" – и даже писать стихи (о стихах молодого поэта Вилли Брайнина с воодушевлением отзывался Арсений Тарковский, эмигрантские стихи Вилли опубликованы в антологии русской поэзии XX века "Строфы века", а переводы с немецкого – в антологии "Строфы века – 2"). И он уже переехал в уютную двухкомнатную квартиру из клетушки, в которой я застал его в 1991 году.
В декабре этого года NMJB разъезжал по Германии, а 11 декабря мы попали в маленький, похожий на театральные декорации, городок Гронау (на границе с Голландией), где за год до этого участвовали в фестивале. Хозяин Sporthotel (мы жили здесь в дни фестиваля) пригласил нас сыграть концерт в ресторанном зале своего заведения.
Наш менеджер, Игорь Козлов, снял на видео-камеру концерт – обстановка предрождественская: пылал большой камин, на каждом столике горели свечи... А дальше – камера Игоря запечатлела ночной пожар, начавшийся около 4 часов утра. Ресторан сгорел дотла (вместе с арендованным для концерта пианино, с нашей ударной установкой – и многим другим), номер, где мы жили с моим товарищем, кларнетистом Игорем Тертычным – выгорел полностью... Благодаря тому, что отельчик был малюсеньким (двухэтажным), никто серьезно не пострадал – все успели выскочить на улицу, а пожарные расчеты за пару часов справились с огнем. В этом происшествии я прочувствовал как можно погибнуть в пожаре за полминуты – ещё месяц после события откашливался, наглотавшись дыму.
В середине следующего дня я сел за руль нашего Мерседеса, небольшого автобуса, на котором мы разъезжали по Европе – в новых, только что сделанных (взамен сгоревших) очках. Среди багажа была новенькая ударная установка, которую наш барабанщик Андрей Никонов получил в виде компенсации за утраченную. Вечером мы уже играли концерт в Амстердаме.
В конце декабря наши гастроли завершились, вся команда отправилась из Утрехта на поезде – за исключением меня и "боцмана" Саши Банных, с которым мы поехали сдавать машину в Ганновер. До поезда у нас оставалось часа три, и тут, напрягшись, я вспомнил телефон Вилли (записная книжка моя сгорела) – он приехал за нами на вокзал, привез домой, обогрел – хотя сам в то время находился в весьма неблагоприятных обстоятельствах – не было ни денег, ни здоровья.
Вилли уехал в Германию в 1990 году, а до этого внедрял в гнесинской спецшколе свои нетривиальные педагогические принципы "нулёвщикам", т.е. малышам 4-6 лет. Свидетельствую, что все эти детишки показывали чудеса в сольфеджио, в теории и в гармонии (правда, эти ребятки были отборным "материалом" –
но то же самое происходило с детьми "с улицы", которые поступали "от Брайнина" в первый класс Гнесинки и ЦМШ). С багажом, полученным за пару лет от Вилли, эти дети поступали затем с успехом в Московскую консерваторию и в Гнесинскую Академию.
За три года Вилли нарастил свой немецкий до литературного уровня (кроме того он владеет английским и итальянским) и наладил необходимые для работы связи. А в 1997 году он, в качестве художественного руководителя, провел в Ганновере (на правительственные деньги) международный конкурс музыкантов-исполнителей "Classica Nova" памяти Дмитрия Шостаковича– конкурс этот прошел очень успешно и вошел в книгу рекордов Гиннеса по количеству участников и номинаций. В последующие годы профессор, академик Вилли Брайнин продолжает плодотворную международную музыкально-педагогическую деятельность, проводит мастер-курсы по всему миру, распространяя свой «Brainin Method – развитие музыкального интеллекта у детей», и руководит созданной им международной сетью музыкальных школ с центром в Ганновере. В 2004 году он был избран президентом Российской общенациональной секции ИСМЕ (Международное общество музыкального образования при ЮНЕСКО); – до него единственным президентом ещё советской секции был композитор Дм. Кабалевский, и после его смерти советская секция прекратила своё существование, что практически совпало с крушением СССР. Усилия Вилли Брайнина способствовали возвращению России в международный контекст музыкального образования.
Не оставляет он также свои литературные занятия, поддержанные в своё время Арсением Тарковским и Александром Кушнером, писавшими о его поэзии. Недавно я сочинил романс на стихотворение «Ночь» (из Германа Гессе), которое открывает его поэтический сборник «К нежной варварской речи».
***
Что касается Sporthotel, то он возродился – через два года после пожара, как раз в 1993 году, нас снова пригласили в Гронау, и во вновь отстроенном ресторане мы сыграли ещё один концерт.
Весь сентябрь 1993 года мы катались по фестивалям и концертам по Германии, а когда оказались в начале октября в Дюссельдорфе – в Москве начались известные события вокруг Белого дома. Было несколько дней, когда немецкое ТВ транслировало неподвижную картинку – территорию, прилегающую к Белому дому, нашпигованную бронетранспортерами. Надо сказать, что на ТВ это выглядит страшновато (первый опыт такого телевизионного просмотра был в августе 1991 года). Интересно, что сами москвичи этого ничего практически не замечали (ни в первом, ни во втором случае) – как потом выяснилось... Опять возникло гнетущее чувство, что придется принимать какие-то радикальные решения, чего решительно не хотелось делать. И опять-таки, за несколько дней всё утихомирилось, и ансамбль благополучно вернулся в Москву.
Последним крупным фестивалем в Европе для NMJB оказался North Sea Jazz Festival в Гааге в июле 1994 года.
Для меня это событие запомнилось в частности тем, что мы встретились там с моим другом, Сашей Попелем. Полгода мы аранжировали эту встречу, так как даты его конференции по биомеханике в Амстердаме и нашего фестиваля в Гааге были очень схожи. Саша прилетел из штатов на два дня раньше – и эти два дня мы были вместе.
В тот приезд мы всей командой жили в огромной квартире нашего друга, вице-президента гаагского джаз-клуба, крупного аудитора Хана ван дер Хука. Саша Попель провел с нами целый вечер в этой квартире, потом мы с ним ушли в город – и с трудом отыскали ресторанчик, чтобы спокойно посидеть-поговорить. Дело в том, что в штатах проходил чемпионат мира по футболу, в этот день (9 июля) играла голландская команда, а за неделю до этого (когда голландцы играли) местные болельщики разнесли спорт-бары в Гааге – поэтому мэр города распорядился закрыть все едальни с телевизорами.
На следующий день мы играли совместный утренний концерт с американцами традиционного направления.
Помню, что всех нас поразил веселый розовощекий дедушка с тромбоном – на нём были широкие подтяжки с джазовой символикой, а возраст его (который нас, естественно, заинтересовал и который он и не скрывал) был 92 года. То-есть старина был тромбонистом ещё в до-джазовую эпоху, поскольку играл с юности! На волне этого игривого настроения, в перерыве между сетами, мы сделали забавную фотографию – на ней full professor университета Джонса Гопкинса Александр Попель сидит за барабанами (первый раз в жизни), трубач Саша Банных величественно держит в руках саксофон, а пианист Виктор Фридман запечатлен с тромбоном.
Вечером того же дня NMJB сыграл, и не без успеха, концерт в рамках фестиваля (кстати, весьма представительного по количеству участвовавших в нём звезд), и разъехались – Саша Попель в Амстердам на свою конференцию, а мы – в Париж.
Последующие годы
Между тем, музыкальная жизнь, джазовая в том числе, в Москве набирала обороты, и уже стало порой не очень выгодно (в материальном смысле) мотаться по Европе, когда адекватная работа была дома. Для меня сокращение поездок было тем более важно, что в 1994–96 годах в музыкальном театре «Экспромт» состоялись две мои премьеры – для "Доходного места" это не была очередная постановка, – потребовалось досочинить некоторые номера, а некоторые трансформировать, а детский мюзикл "Машкины сны" по русской сказке "Репка" – был новым сочинением, нужно было его оркестровать и проследить за постановкой.
Открылись новые джаз-клубы, в том числе Ле-клуб, который курировал вернувшийся из штатов Игорь Бутман. Он оказался не просто превосходным музыкантом, но имел ещё организаторские и просветительские таланты, вел передачи на ТВ о джазе и много концертировал по России. В Ле-клубе я несколько раз выступал – сыграл два концерта дуэтом с гитаристом Лешей Кузнецовым, концерты с Леней Лебедевым, с саксофонистом Витей Подкорытовым и певицей Кристиной Аглинц. В этом клубе, кстати, играл приезжавший в Москву Миша Пятигорский, который водил знакомство с Бутманом ещё в Нью-Йорке. Этот визит Мишы организовал Анатолий Кролл, который также представил его в концертном зале Союза композиторов.
Перечисление новых московских джаз-клубов должно занять некоторое время – Ностальжи, клуб-на-Брестской, Реставрация, JVL-клуб (который открыл разбогатевший Витя Лифшиц, мой приятель институтской юности), Винсо-Гранд, преобразовавшийся в Джаз-таун, клуб Б2, возродившаяся Синяя птица, Белый рояль, клуб Форте – это только те, которые я вспомнил в эту минуту и в которых когда-то играл.
В клубе Форте (да и в других местах, начиная с Глазури) я многократно аккомпанировал замечательной джазовой певице (цыганского происхождения) Норе Ивановой, которую называли "наша Бесси Смит". Она была артисткой театра «Ромэн», но последние годы своей жизни посвятила целиком джазу (совсем недавно ее не стало).
На больших сценах тоже зазвучал джаз, чего в советские времена не бывало. Например, в Большом зале Консерватории
известный музыковед и джазовый критик Алексей Баташев вел цикловые концерты, и на вечере памяти Александра Цфасмана я впервые играл на этой сцене. Был еще замечательный концерт "Джаз с Востока", на котором вместе с дочерью, флейтисткой Татьяной Лариной, мы сыграли мою фантазию на темы народных еврейских песен под названием "Один день из жизни местечка Бешенковичи" – памяти моего отца, родившегося в этом самом местечке. На филармонической сцене зала им. Чайковского Леша Баташев провел прекрасный вечер памяти Эдди Рознера – для этого концерта были реанимированы (по слуху) несколько партитур его биг-бэнда.
В 2002 году двое известных замечательных музыкантов - Юрий Чугунов и Юрий Маркин издали нотный сборник "Джазовая Москва",
где были собраны сочинения московских джазменов от Исаака Дунаевского и Тихона Хренникова до Владимира Данилина и Виктора Фридмана – всего 70 с лишним сочинителей.
В последние годы я вместе с моими друзьями, исповедующими традиционный джаз, музицирую в ансамбле под названием "Капелла-РЕТРО". Собственно – это даже не ансамбль, а некая филармоника, в которой мы можем собирать коллективы от двух до десяти и более музыкантов и певцов (причем лучших московских) – в зависимости от художественной задачи. Поскольку интерес к мэйнстриму в джазе не угасает (а появилось большое число ответвлений в виде этно-джаза, авангардного джаза, электронного и прочих направлений) наша музыка, живая и акустическая, пользуется спросом и успехом у слушателей.
Джаз в моей жизни продолжается...
июль, 2007
P. S. Ансамбль Капелла-РЕТРО продолжает свою неторопливую деятельность – на концертах фестиваля РОМАНСИАДА (театр ЭСТРАДЫ, Колонный зал и др.), в театральных проектах (теа-центр им. Вс. Мейерхольда, Московский Дом Музыки, театр ЛУНЫ, музей Маяковского и др.).
В марте 2013 года состоялась премьера музыкального спектакля СИАМСКИЙ КОРОЛЬ – фрагменты судьбы великого голливудского актера Юла Бриннера, русского по рождению, да и по сути, человека. В этом действе для меня сошлись в едином сценическом пространстве три мои любимые музыкальные ипостаси: театр, романс и цыганская песня, традиционный джаз.
В спектакле звучали молодые московские джазмены: Антон Румянцев (тенор-саксофон), Сережа Васильев (бас), Саша Зингер (барабаны).
Джаз в моей жизни и впрямь продолжается...
июль, 2013
Джаз-клуб ЭССЕ.. В 2015 году было сразу несколько юбилейных дат моих любимых артистов джаза – 95-летие пианиста и композитора Дэйва Брубека, 95-летие изумительной певицы Кармен МакРей и 90-летие их друга, альт-саксофониста Пола Десмонда. Руководитель ДжазАртКлуба, мой друг, Александр Эйдельман, предложил мне сделать вечер-посвящение этой легендарной троице. Основания следующие: певица Виктория Чековая, приехавшая в Москву из Новосибирска, с которой я познакомился за год до описываемых событий, хорошо знала репертуар Кармен МакРей и обожала эту певицу – готова была выучить номера, сочиненные Дэйвом Брубеком, альт-саксофонист Павел Куц, который вообще играл в духе Пола Десмонда – звук и лексика напоминали волшебника Пола... И, конечно, превосходный контрабасист Евгений Онищенко, и музыкальный барабанщик Валерий Дедов дополняли наш ансамбль. В конце сентября 2015 года концерт состоялся. Вступительное слово произнес наш друг, знаток джаза и литератор Алексей Баташев, который лично знал Дэйва Брубека. Помимо нашего квартета, в концерте приняли участие гости – тенор-саксофонист Антон Румянцев, тромбонист Максим Пиганов и гитарист Игорь Золотухин, замечательные мастера. Получился большой праздник и для нас и для любителей традиционной музыки.
С тех пор регулярно, дважды в году, наш ансамбль представляет новые программы, в духе брубековского квартета. Довольно много номеров из этих программ джаз-клуб снимает и выставляет видео в YouTube. Каждый раз мы приглашали друзей-музыкантов и с нами в разные времена музицировали тенор-саксофонист и флейтист Сергей Головня, тенор-саксофонист Константин Горшков, флейтист и пианист Владимир Нестеренко, фаготист и пианист Николай Добкин, гитаристы Алексей Кузнецов и Алексей Бадьянов, певец Владимир Сидоркович, и даже дети, ученики Гнесинской школы, интересующиеся джазом – тромбонистка Полина Тарасенко, флейтистка Ксюша Агафонова и гобоист Дима Мелькумов...
май, 2019